Блин или ять, вот в чём вопрос: нужен ли мат в современном театре?

Напомним, что в этом году в Казахстане введен запрет на нецензурную брань в общественных местах – за это предусмотрены штраф 20 МРП или арест до 15 суток. Это регулируется статьей 434 КоАП РК, устанавливающей ответственность за мелкое хулиганство – коим и является использование ненормативной лексики. Однако конкретного списка запрещенных законодательно слов нет, а если дело дойдет до суда – скорее всего, работать будут с контекстом.

В 2013 году в России, например, составили список из четырех лексических корней с любыми словами, производными от этих корней. Это слова, непристойно обозначающие мужской и женский половые органы, процесс совокупления и женщину развратного поведения. И все языковые единицы, производные от этих слов, также считаются ненормативной лексикой – матом.

Но давайте признаем: мат нынче используется широко, причем в разных кругах – и со сцены он тоже звучит. Где-то его оставляют, ибо из песни слов не выкинешь, где-то закрывают свистками или другими звуками, где-то убирают, смягчают или заменяют эвфемизмами – нейтральными словами или выражениями.

Есть мнения, что мат в театральной постановке усиливает эмоции, его нельзя удалять из-за авторских прав на текст. Он может отражать и естественность поведения персонажа в ситуации, то есть часть реальности, пусть и небольшую. Немало зрителей не приемлют пошлость на сцене в любом ее выражении, в том числе в нецензурной лексике, и потому все-таки выступают за этическую цензуру. Все-таки театр – дело публичное, у него другой язык диалога со зрителем. Третьи делают акцент на то, какая аудитория находится в зале – и здесь надо сказать, что наличие мата в тексте обуславливает более высокий возрастной рейтинг спектакля: брань будет плохим примером для подрастающих умов.

В то же время в классических произведениях драматургии нецензурная лексика особо не использовалась. Однако, к примеру, на записи «Смерти Тарелкина» в постановке Юрия Бутусова в санкт-петербургском театре Ленсовета мат все же проскакивает от одного из персонажей во время допроса, став импровизационным элементом. А если говорить о более современных пьесах, то скандальная «Солнечная линия» Ивана Вырыпаева искрит нецензурной лексикой. По сюжету этой пьесы супруги ругаются всю ночь, периодически покрывая друг друга, что называется, крепким трехэтажным.

Так нужен ли мат современному театру?

Мнение зрителей

Постоянный гость культурных событий Валентина Комарская признается: она противник мата с театральной сцены. Хотя, добавляет, мат мату рознь – и приводит два примера.

Три года назад Валентина Комарская отправилась на театральную читку с 17-летней внучкой – а то как раз была «Солнечная линия» Ивана Вырыпаева. Лексика текста, делится, ее шокировала. Мат себя не оправдывал: пошло, некрасиво, безыдейно, отмечает карагандинка.

«И здесь, конечно, встает вопрос, где заканчивается искусство и начинается, что называется, трэш. Да, читка была экспериментальной, но эксперимент был неудачный. Хотя это позволило мне проанализировать, как сама к этому отношусь, как я смотрела эту читку – как психолог, как бабушка, как любящий искусство человек. За этим последовало обсуждение с внучкой – мы говорили о том, что есть маты в нашей жизни. И вот такие вещи – экстремальные – привели к обстоятельным беседам.

В 2019 году мы с друзьями поехали на спектакль «Разговор» Цыпкина и Хабенского. Предварительно узнав детали спектакля – а билеты уже были куплены – я встревожилась о том, как мы будем смотреть такой спектакль, ведь с нами поехала и молодежь. Постановка длилась около двух часов, но в ней был тонкий юмор, а за все время прозвучало лишь одно ненормативное слово. Оно было обыграно тонко и смешно, и мы получили огромное удовольствие от просмотра. Причем перед показом актеры извинились перед аудиторией о том, что они вынуждены произнести одно ненормативное слово, которым потом описывали персонажа. Зал хохотал! И было не пошло. То есть, случаи, когда табуированные выражения могут быть необходимы – они есть. С другой стороны, мат, к сожалению, вошел в наш обиход и стал словами-связками – и он не показывает красоту языка, а скорее отражает словарный запас Эллочки-людоедки. Ведь можно и вне мата выразиться достаточно крепко.

А когда в театре выбирается пьеса к постановке, думаю, режиссер должен понимать, какую задачу он ставит своим спектаклем. Да, на мир не надо смотреть сквозь розовые очки, однако искусство должно быть искусством. Бывает, что авторы через произведения решают свои личные вопросы – и пусть прозвучит банально, но такому автору нужно задуматься о своих действиях. У каждого человека есть своя тень, но бывает, что ее показывают слишком громко и не в том месте», — делится Валентина Комарская.

Куратор современного искусства в Караганде и основатель проекта НеМузей современного искусства Лариса Карчевская к нецензурной лексике со сцены, признается, относится нормально. Если мат необходим персонажу для глубокой проработки образа или ситуации, в которую он попал – почему нет?

«Современных спектаклей я смотрела много, и не только в Караганде. Сказать о том, что табуированные выражения категорически режут слух, не могу. И вполне возможно, что подобная лексика в театре допустима: надо признать – и я сама это заметила – что и молодежь и люди среднего возраста, культурной и даже академической среды стали чаще использовать мат в речи. А современному театру без актуального контекста не обойтись. Любая цензура упрощает искусство и его способность вступать в диалог со зрителем», — считает Лариса Карчевская.

Фотограф и режиссер, переводчик-публицист, магистр иностранной филологии, лауреат международных кинофестивалей, победитель фотоконкурсов Константин Павленко считает, что мат в современном театре – достаточно деликатный вопрос, который требует тщательного рассмотрения.

«Возьмем, например, произведение, в котором фигурируют «красные словечки» в речах героев при определенных сценах. В этом случае сценарист как творец пьесы уже заведомо поставил точку в этом произведении по отношению к используемой лексике, он уже одарил героев характерными чертами. Возможно, режиссер может взять на себя смелость по личным идеологическим соображениям или под влиянием цензуры изменить текст, убрать все непотребные для уха слова. Но вот вопрос: что мы тогда получим от произведения?

Все слова прописаны, а менять лексику героев – это изменять внутреннее естество персонажей. На этом моменте вспоминается сцена из фильма «Карнавальная ночь», когда товарищ Огурцов выражал свое недовольство к юмористическому диалогу и внешнему виду клоунов. К сожалению, на постсоветском пространстве сложилась насильно измененная картина мира по использованию ненормативной лексики в искусстве. Вероятно, многие читатели будут удивлены, но фильмы, которые мы имели и продолжаем наблюдать в кинотеатрах и по телевидению, не скупятся на острые выражения и не стесняются осыпать матом, если того требует сценарий. Все дело в том, что за границей строго соблюдается возрастной рейтинг показа – и если на афише написано 16+, то на фильм никогда не попадут люди, не достигшие такого возраста. Постойте, но где же мат? Почему мы его не слышали, если он есть в кино? Перевод дубляжа лихо и без зазрения совести заменяет слова, изменяет смысл диалогов и адаптирует фильмы с цензурой под любого зрителя. Кто владеет языками и смотрит фильмы в оригинале, а после в дубляже – часто обращают внимание, что они в переводе скудны и рассказывают совершенно иные истории. В итоге любое изменение текста – это изменение смысла произведения, посыла мысли автора. И если пьеса выбрана, и в ней есть мат, то про это необходимо заранее сообщить особо ранимым зрителям.

Для многих людей театр – это не развлечение, а современные нравственные ориентиры и возможность прожить тысячи сценариев и получить бесценный жизненный опыт. Ведь именно серьезные произведения заставляют глубоко задуматься, а мат – всего лишь буквенный код с определенным и емким значением, на который резко реагирует слуховой аппарат. Но давайте будем честны: мы не поверим сценическому образу человека, крепко выпивающего и без определенного места жительства, разговаривающего языком лорда Байрона. Или это уже будет этакий ироничный постмодерн – но никак не реализм.

В любом случае, если театр берет на себя ответственность перед гражданами и всегда может вступить в открытый диалог со зрителем, донести свою позицию о том или ином спектакле, ответить на любые вопросы, тем более с наличием социальных сетей – все делается очень легко. Современный театр не имеет особых ограничений. И если мы хотим быть в одном ряду с мировыми постановками, разговаривать на едином театральном языке, то мы должны, соответственно, выходить из привычных устарелых скрижалей общественного представления о том, каким должен быть театр», — делится Константин Павленко.

Директору независимого театра «Наскальный Кит» Марии Сигал тоже удавалось посмотреть театральные постановки, где присутствовала нецензурная лексика. Но когда ее слишком много, делится Мария, это все-таки бросается в глаза. Кроме того, за этим может потеряться суть постановки, ее магия и посыл.

«Я считаю, что мат использоваться на театральной сцене может, но в допустимой норме. Например, мы в нашем театре за время всех своих постановок использовали нецензурную лексику всего дважды. И конечно, ее наличие сразу увеличивает возрастной рейтинг спектакля. В то же время, иногда использование табуированных слов может быть необходимостью: в те два раза в наших спектаклях это было уместно и усиливало эмоциональность сцены. То есть, мат можно использовать – но если это приемлемо и необходимо с точки зрения режиссера. Сама я бывала на постановках, где звучала такая лексика – но иногда с ней действительно был перебор», — рассказывает Мария Сигал.

Мнение представителей театров

Художественный руководитель русского драматического театра имени К.С. Станиславского Рача Махатаев работал со многими постановками, но в первую очередь в данном вопросе вспоминает режиссера театра и кино Мартина МакДонаха. Приходилось работать с двумя пьесами этого автора – «Сиротливый Запад» и «Калека с острова Инишман». В оригинальном тексте нецензурной лексики очень даже хватает, однако в переводах она максимально смягчена.

«Не так давно у нас состоялась премьера «Любви к трем апельсинам» – текст пьесы был написан в девяностых, это сатирическая и хлесткая история, и в первоисточнике тоже была нецензурная лексика. С ней пришлось поработать: мы ее смягчили. Однако должен сказать, что даже простое ругательство на сцене может вызвать бурную реакцию зрителей – не у всех, но у многих, что порой удивительно: в жизни мы можем слышать крепкие ругательства, даже просто проходя мимо школьного двора. Если же художественная задача требует подобной лексики, я бы позволил допустить ее использование в постановке. Однако об этом важно предупредить и зрителя, чтобы у него была возможность подумать, хочет ли он посмотреть такой спектакль. Более того, если основой спектакля служит документальный текст, где содержатся записи речи героев, и если в них есть маты – не очень уместно было бы переписывать их. А уж если приходится так делать – и если автор, что называется, в зоне досягаемости – в идеале нужно согласовать эти изменения. В то же время, для репертуара театра хорошо иметь не только классические постановки, но и спектакли современных авторов. Тогда и театр будет разным, и зрители будут иметь шанс ознакомиться с разными постановками, жанрами и подходами работы. В классических текстах табуированной лексики нет, но она может содержаться в современных: сцена в таком случае больше отражает жизнь в языковом плане. Согласитесь, мы сейчас нечасто можем услышать в своем окружении высокую речь, какую использовали в пьесах Островского или Чехова. Зритель ли формирует такой запрос, драматург или режиссер – об этом уже судить не берусь. Это формирует время. А что касается нецензурной лексики с театральной сцены – если это необходимо для художественной целостности, выразительности, или для ситуаций, когда без нее не обойтись – в особенности это касается документального театра – она имеет право на жизнь. Все зависит от художественной необходимости, а также от самого театра: где-то это допускается, где-то – нет», — отмечает Рача Махатаев.

Жанровая политика карагандинского Академического театра музыкальной комедии – это оперетта и мюзикл. И если здесь работают с зарубежным материалом, либретто переведено с языка оригинала уже с адаптацией для театра. КАТМК – не драматический и не экспериментальный театр, поэтому страшнее слова «дурочка» ругательства в текстах не звучит.

Режиссер театра Евгения Пермякова делится: во время ее учебы в Барнауле мастером будущих постановщиков был Сергей Куц. Своим студентам он однажды сказал: на театральной сцене может быть все – и мат, и «обнаженка», и другие подобные вещи – но лишь если это оправдано, если не эпатажа или хайпа ради. То есть, если раздеть ту же Травиату и ее гостей – вполне возможно, от зрителей отбоя не будет, но публика придет не музыку послушать, а посмотреть на голую героиню.

«Наличие той или иной нетрадиционной детали на сцене зависит от того, чего хочет театр. Напичкать матами текст — много ума и сил не надо. Но насколько это будет уместным? Помимо нашего репертуара у нас в театре есть «Творческая мастерская», где мы показываем спектакли другого формата. Здесь произошел случай: со сцены должно было прозвучать хлесткое литературное слово из четырех букв – и мы попробовали сделать это на репетициях. Резануло слух. Вроде и в контекст оно вхоже, и по сюжету им точно описывают героиню. Но мнения разошлись: кому-то слово показалось чернухой, вульгарщиной, а может, дело было в камерном пространстве, когда актер находится близко к зрителю. Слово мы в итоге заменили. Думаю, у каждого автора свои причины, если уж нецензурная лексика появляется в текстах пьес. Кто-то, может, гонится за модой, считая такие слова крутыми, а может, дело в свободе нравов, и такие слова уже не постыдны», — рассуждает Евгения Пермякова.

И снова возвращается к учебе у Сергея Куца, когда пришлось работать над фрагментом спектакля «Левин и его львы» по пьесе Александра Строганова. Кстати, впоследствии постановка состоялась, опять же, в рамках «Творческой мастерской» при КАТМК.

«Когда я ставила фрагмент «Левин и его львы» в Барнауле, у нас с мастером возникли дискуссии о том, как решить постановку. Сначала я противилась его предложениям – а он посоветовал посмотреть балет «Весна священная» в зарубежной интерпретации. Я была в шоке: персонажи в спектакле – нагие. В процессе просмотра это мне ужасным уже не казалось: в центре сюжета – язычники. То есть, в то время существовали именно такие нравы, нагота не считалась постыдной, и ее показали на сцене. В данном случае ход был оправдан», — рассказывает Евгения Пермякова.

Однако на вопрос, нужен ли мат в современном театре, ответ режиссер дает однозначный: нет. Спектакли, считает Евгения Пермякова, создаются, чтобы зрители задумались о тех или иных вопросах. Для нее и как для постановщика, и как для зрителя это все-таки зазорно. Кроме того, обсценная лексика может создать ощущение неловкости происходящего, и даже если на сцене совсем пропащий персонаж, не будет ли он разительно выбиваться из общей канвы?

Мнение властей

Руководитель управления культуры, архивов и документации Еркебулан Жумакенов бывал и бывает на культурных мероприятиях как в Караганде, так и за ее пределами. Спектакли с обсценной лексикой смотреть, говорит, тоже доводилось – в частности, в студенчестве, во время учебы.

«Нецензурная лексика все-таки режет ухо. Будучи студентами Московской государственной консерватории имени П. Чайковского, мы частенько посещали разные постановки – не только музыкального, но и драматического жанра. И однажды побывали на показе в театре Олега Табакова, где звучали слова вполне литературные – но те, которые в обычной жизни воспринимаются за маты. Надо сказать, было неприятно. Был и случай, когда мы посетили один из молодежных экспериментальных театров Москвы – но там был, что называется, мат на мате. Я не смог это смотреть – встал и ушел. Побывав на показе спектакля «7» в нашем русском драматическом театре имени К.С. Станиславского с рейтингом 18+ и услышав нецензурную лексику одной из героинь, в очередной раз понял, что такая лексика режет слух. Побеседовал с руководством и попросил принять все меры в отношении этих слов, но чтобы такие изменения не повредили замыслу спектакля, поскольку постановка – документальная. Думаю, ненормативная лексика на сцене неуместна: театр – это про высокое искусство, а любые эмоции героев, считаю, можно выразить другими словами. В театре зритель может забыть о повседневных заботах, окунуться в жизнь героев, сопереживать им, посмеяться и поплакать вместе с ними. Все-таки в жизни мы можем слышать нецензурную лексику, а если она звучит еще и со сцены – согласитесь, это не к месту, поскольку театр несет в себе и воспитательную функцию», — делится Еркебулан Жумакенов.

В театре перед премьерой спектакля проходит его сдача. После этого художественный совет решает, что убрать, добавить или изменить в постановке. Худсовет, кроме того, вправе давать рекомендации о табуированной лексике в спектакле. А если театр государственный и такую лексику использовать неприемлемо – государственный орган, в данном случае отдел или управление культуры тоже может рекомендовать, чтобы из текста ее убрали или смягчили. Так что официальные ведомства от сферы культуры вправе это делать вплоть до снятия спектакля с репертуара, объясняет руководитель ведомства.

«В то же время большую часть репертуара наших театров составляют произведения казахской, русской и зарубежной классики, где табуированные слова практически не использовались, что очень радует. А карагандинцы и жители области активно посещают спектакли, и я желаю чаще бывать в театре и приводить сюда детей. Через театры происходит воспитательный процесс, прививается чувство прекрасного. Согласитесь, в повседневной жизни нам хватает негатива. Театр – это храм искусства. Здесь нужно бывать, им нужно наслаждаться. И самое главное, сегодня у современного зрителя есть возможность выбирать разные виды и формы театрально-зрелищных организаций. Действуют и независимые театры, и театры одного проекта, где репертуарная политика утверждается учредителем. Так как наши театры считаются драматическими, музыкальными и для детей и юношества, им необходимо ставить спектакли согласно своему направлению», — делится Еркебулан Жумакенов.

В материале использованы фото автора,
фото Валерии Андрющенко,
фото из личного архива Евгении Пермяковой,
фото управления культуры, архивов и документации